Она стиснула его еще крепче, потом отодвинулась, чтобы посмотреть на него.
– Это правда, что там, внизу, меня сильно беспокоила вся эта затея с камердинером. Я даже задавалась вопросом, стоит ли оно того. Но все же да, стоит. – Она сжала его плечи и легонько встряхнула. – Стоит.
Он не переставал удивляться и восхищаться ее преданностью своей мечте.
– Скажи, – попросил он, – что так тебя… увлекает в изготовлении сахарных скульптур?
Она рассмеялась:
– Они приносят людям радость – вот что. И мне тоже.
– И только-то?
– Ну конечно. Я не могу отказаться от них, как не могу отказаться от чая. Или от сна. Или…
– От чего? От чего еще ты не можешь отказаться?
Ее глаза были большими и темными, кожа сияла в свете горящего у него в спальне камина.
– Ни от чего. – Пиппа отступила назад и снова отвела взгляд, скрестив руки на груди. – Думаю, тебе уже пора идти. Завтра предстоит еще один длинный день. По крайней мере мы начнем и закончим его в одном месте. – Она вновь посмотрела на Грегори и как-то неловко улыбнулась. – И это хорошо.
Он сделал шаг к ней, а она попятилась и плюхнулась на свою койку.
– Что ты делаешь?
Он стоял не шевелясь.
– Ничего.
– Тогда… тогда почему ты все еще тут?
Грегори почесал висок.
– Ты, кажется, немножко сердишься на меня, и меня это огорчает. Мне не терпелось увидеть тебя.
– Правда?
– Ну конечно. Почему это так удивляет тебя?
Она снова пожала плечами.
Грегори не был уверен, что должен спрашивать, но все же спросил:
– Ты, случайно, не ревнуешь к леди Дамаре?
Она отреагировала так, как он и предполагал:
– С чего ты вдруг так подумал? Я хочу, чтобы ты на ком-нибудь женился, Грегори. Чем скорее, тем лучше.
– Ну да, разумеется, – отозвался он.
Вновь воцарилось молчание.
– Ну ладно. – Она посмотрела ему прямо в глаза, и он заметил в них резкую смену настроения. – Может, я чуть-чуть и ревновала. Те несколько раз, что я видела тебя в Лондоне, с тобой рядом всегда были красивые леди, и потом, газеты пишут о том, как все дебютантки хотят повальсировать с тобой…
– Да? – Он шагнул к ней вплотную и положил руки ей на талию. – И что с того?
Пиппа закусила губу и отвела глаза.
– Пиппа?
– Черт побери, иногда я тебя просто ненавижу.
– Знаю. – Он почувствовал, как уголок его рта приподнялся в улыбке, и с удивлением спросил себя, почему он все равно обожает ее, что бы она ни говорила. Всегда обожал. С того времени как они были детьми.
Но что это значит – обожать кого-то?
Грегори обожает своих сестер. И матушку. И Элис, их экономку, он тоже обожает. Еще он обожал своих бабушек и маму, когда они были живы.
Очевидно, обожание – это чувство, которое он приберегает для женщин, сладости он никогда не обожал. Он умирал по ним и с жадностью поедал при всяком удобном случае. Он никогда не обожал Тигра, их старого пса. В детстве Грегори просто любил его, любил играть с ним на траве. Он совершенно определенно никогда не обожал отца и братьев, математику (свой любимый предмет) или лодки (на которых он тоже был помешан).
Нет, было что-то в этом слове – «обожать», что он приберегал исключительно для женщин. Но не для всех, разумеется, а только для тех, кто ему особенно дорог.
И он определенно обожает Пиппу.
Быть может, это потому, что у нее потрясающий профиль. Раньше Грегори этого как-то не замечал. Ему ужасно хотелось провести по нему пальцем ото лба к подбородку, потом по шее…
Обожал ли он Элизу?
Нет.
И ему стыдно, что он зашел с ней так далеко, не обожая ее, как того заслуживает каждая женщина.
Пиппа невесело усмехнулась, потом взглянула на него:
– Просто иногда мне хотелось бы…
– Чего?
– Хотелось бы интриговать тебя так, как интригуют те дамы, – призналась она. – Но тебе это, конечно, уже известно. Ты же видел мой рисунок в саду Элизы, и, заверяю тебя, это глупое увлечение прошло. Но я по-прежнему хочу знать, каково это – и как этого добиться. Как привлечь внимание такого джентльмена, как ты, не только с помощью вызова…
Он остановил ее поцелуем.
И что это был за поцелуй!
Вернее, что это был бы за поцелуй, подумал Грегори, когда Пиппа ответила на него всем сердцем.
Ибо он знал, что именно это она и предлагала ему, даже если сама того не осознавала.
Все свое сердце.
Она никогда не умела ничего скрывать.
– Нет. – Губы Пиппы приятно покалывали, готовые к новым поцелуям Грегори. Но она не может. Не должна.
– Сегодня ты особенно красивая, – сипло прошептал он. Его темные глаза удерживали ее так, как луна удерживает прилив.
– Мы не должны это делать. – Пиппа толкнула его в грудь, обошла, прошла в спальню и встала перед камином, обхватив себя руками.
О Боже, у нее же голые ноги.
Она подняла глаза и увидела, что Грегори глазеет на нее, пожирает взглядом ноги, потом вновь поднимает взгляд к лицу. По телу пробежала легкая дрожь.
– Извини. У меня нет ночной рубашки. Я позаимствовала одну из твоих запасных рубашек. Ты взял их больше, чем нужно.
– Ничего страшного. Я уже видел тебя такой. – Щеки Пиппы вспыхнули. Он прошел в угол и снял с крючка халат. – Вот. Надень это. – Грегори подошел к ней и, как галантный рыцарь, поднял рукав шелкового халата. Она просунула в рукав руку, наслаждаясь приятным скольжением ткани по коже. Потом Грегори проделал то же самое со вторым рукавом и, встав перед ней, стянул края пояса и аккуратно завязал их у нее на талии. – Ну вот.
Пиппа улыбнулась:
– Это ты камердинер. Не я. Ты был им весь этот день.
– Ты права. – Он прошел к дальнему краю кровати и налил вина.