Мой граф - Страница 63

Ну если даже и так, что ж такого? Родительское одобрение ему тоже нужно, и восхищение братьев, сестер и Берти доставляет ему удовольствие. Так что ж такого страшного в желании, чтобы и Пиппа им гордилась? Она – внучатая племянница Берти. Это вполне естественно.

Теперь, когда он снимается с конкурса, можно покинуть Тарстон-Мэнор. Ему незачем тут оставаться. Он обещал Пиппе, что отвезет ее домой, но повезет ее в Лондон. Ему будет безумно недоставать их близости в спальне, но ей лучше будет с его матерью и сестрами…

А ему будет лучше избавиться от непреодолимого искушения затащить ее в постель. Родительский дом – священное место. Там Пиппа будет надежно, как в монастыре, защищена от его похотливых поползновений. А Грегори сможет сосредоточиться на совершенствовании своего профессионального мастерства.

Он отвел Принца в стойло. Заперев за собой дверцу, приветливо махнул конюху, который почтительно отсалютовал, и поблагодарил его за помощь.

Грегори решительно зашагал к дому, чувствуя себя другим…

Лучше.

Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул, потом окинул взглядом верхушки деревьев, как делали Пиппа с мистером Доусоном. И не важно, что он пока ничего не видит.

Он смотрит.

Глава 18

Пиппа покосилась на мистера Доусона. На его лице играла добрая, рассеянная улыбка, когда они после откровенного разговора у озера возвращались в Тарстон-Мэнор. Для нее было совершенно очевидно, что в душе у него царит мир и покой. Возможно, именно это и привлекло ее в мистере Доусоне. Он признался, что любит приключения, но еще больше любит честность.

Так следует ли ей сказать Грегори, что она любит его, или не следует? Какой будет вред от того, что она раз и навсегда снимет этот груз со своей души? Может, благодаря этому она освободится и сможет полностью посвятить себя сахарной скульптуре, потому что пока только и думает, что о Грегори: как он целовал ее, как смеялся с ней, как заставил ее почувствовать себя красавицей, когда она была обнажена и уязвима.

Честность. Она заставляла Пиппу признать, Грегори так много значит для нее, что она убегает в Париж отчасти именно по той причине, ей невыносимо быть с ним, когда он ее не любит. Когда она не его любовь.

Его любовь.

Это было как соль на рану каждый раз, когда она смотрела в лицо правде: она любит его всем сердцем, всей душой, а он…

Он терпит ее из любви к Берти.

Пиппа поглядела в сторону дома и увидела, что Грегори идет от конюшни. Сердечко ее тут же забилось часто-часто, и она подняла руку и помахала. Он помахал в ответ, и волна горячего жара растеклась по телу, делая ее слабой. Теперь она знала, это головокружительное ощущение не просто увлечение.

Это любовь.

Первая и единственная. На всю жизнь. Навсегда.

Любовь, которая никогда, никогда не пройдет.

Возможно, именно поэтому она была так рада обрести эту свою страсть к сахарной скульптуре. Конечно, это занятие интересно ей само по себе, но еще оно помогает убежать от тягостных, грустных мыслей о Грегори и той роли, которую Пиппа никогда не будет играть в его жизни, – возлюбленной и лучшего, задушевного друга.

А почему она так уверена в этом?

Да потому, что не сомневается, любовью всей его жизни была Элиза.

Пиппе никогда не забыть тот его взгляд, когда он обнаружил в саду Элизу с лордом Морганом.

– Вон он, – сказал мистер Доусон, – объект вашей любви. – Он бросил на нее лукавый взгляд. – Прошу прощения. Один из объектов вашей любви. Наряду с сахарной скульптурой, насколько я понимаю.

– И сахарная скульптура гораздо более надежная любовь, чем непостоянный джентльмен, который сам сказал, что я должна избегать его, потому что он опасен.

– Не сомневаюсь в этом, – согласился мистер Доусон. – Но быть может, он на пути куда-то, а куда – и сам пока не знает. У меня такое чувство, что лорд Уэстдейл делает все возможное, чтобы не узнать.

– Правда? Почему?

– Я чувствую в нем сдерживаемую энергию.

– О да. – Она тоже почувствовала ее, когда он боготворил ее тело прошедшей ночью. А ее чувствами были отчаяние и мучительное ожидание из-за того, что он отдает ей не все…

Пока не все.

– Вот что делает его такой привлекательной личностью для высшего света, – сказал мистер Доусон. – Вот почему на него рисуют карикатуры, а слухи и сплетни преследуют каждый его поступок. Подозреваю, они хотят, чтобы он… дал себе волю. Надежды возлагаются большие – на провал или на успех. Что бы он ни сделал, это будет нечто неординарное, и он сам, и все остальные это знают.

– Да, – согласилась Пиппа, ускоряя шаг. – В каком-то смысле мне его жалко из-за этого. Так и хочется прикрыть его от их любопытных глаз, от тех равнодушных дураков, которые просто хотят поразвлечься за его счет.

– Жалость – последнее, что ему нужно, – заметил мистер Доусон. – Ему нужен тот, кто верит в него. Но, Пиппа, – ей нравилось слышать, как мистер Доусон называет ее настоящим именем, – вначале он должен поверить в себя сам. В противном случае никакая поддержка ему не поможет. – Он нахмурил лоб, внимательно глядя на нее. – Вы ведь знаете это, правда?

– Да, знаю. Это трудно принять, но я принимаю. То, что я говорила о его таланте, он пропустил мимо ушей.

– Очень жаль, – сказал мистер Доусон. – Потому что пока он не поверит в себя сам…

– Что?

– Думаю, вам лучше уехать в Париж. Это главная причина, по которой я хочу отвезти вас туда.

Такая грустная, грустная причина. Но безрадостное чувство, чувство отчаяния, которое испытывает Пиппа, слушая, как мистер Доусон выражает свои мысли вслух, достаточное подтверждение того, что она и в самом деле по уши влюблена в Грегори.